День, когда умер Цой

Текст этой песни был написан мною в журнале котельной «Камчатка».
Нынешней весной он попался мне на глаза, присочинили музыку, и
получилась песня. Она про котельную, не про Цоя, он там упоминается
наравне с прочими нашими кочегарами — Башлачёвым, Задерием из «Алисы» и
остальными. Это память о старых временах и котельных традициях, где
перепевать друг друга и звёзд Рок-клуба было в порядке вещей. Мой привет
тем временам, тому месту и тем людям, которых я помню и люблю.

В работе котельной было два периода: до аварии Цоя и после. Это две совершенно разные жизни.

Топили мы женскую общагу ГРСТ-1, Городского ремонтно-строительного
треста. Поначалу я работал в этом тресте стропальщиком и заведовал
музыкальной частью самодеятельности. Репетировали как раз в общаге на
Блохина. Всё это происходило в 1986—1987 гг.

Сидим как-то у моей подруги из трестовской самодеятельности. Окно во
двор открыто, 4-й этаж. Подошла она к окну, говорит: «Во, Цой с бачками.
Видел?» Я тоже выглянул, действительно, Цой по двору шарахается.
Говорю: «А что вообще происходит?» Она говорит: «Так он работает внизу, в
кочегарке. Я и начальника их знаю, Толика. Давай познакомлю, споёшь ему
что-нибудь заодно, там все музыканты работают». Думаю, ладно, почему
нет. Так я и попал в «Камчатку» осенью 1987-го и в начале следующего
сезона устроился туда на работу.

Работали сутки через семь. На смене должны были одновременно находиться
два человека — кочегар и зольщик. Кочегар — квалифицированная
специальность, а зольщик нет. Подразумевалось, что кочегар топит котлы и
следит, чтобы не рвануло, а зольщик чистит их и выносит золу и шлак.

Чтобы стать кочегаром, нужно было иметь удостоверение или пойти на
трехмесячные курсы. Я устроился зольщиком и сразу пошёл на курсы. Цой до
этого немного кочегарил в другом месте, но тоже у нас учился.

У кочегаров и зольщиков была разная зарплата, оклад зольщика — 70
рублей, кочегара — 105 рублей + 10 рублей премия. Но мы делили деньги
поровну, обязанностью Начальника Камчатки было это проделывать каждый
месяц.

Рабочие сутки проходили так. Заступаем в 23.00. Принимаем смену: котлы
почищены, зола и шлак вынесены, пол подметён и полит из шланга, посуда
помыта, мусорное ведро пусто.

Обязательно переодеваемся и переобуваемся. Одёжка, у каждого своя, висит
на вешалке в бутербродной. Там как раз долго валялись рабочие кроссовки
и прочие штаны Цоя. Всё пожгли, пока он ещё жив был. Потом молодёжь
убивалась по этому поводу. А кто ж знал.

Первым делом идём расковыривать смёрзшийся уголь, который кучей лежит на
улице, возле специального проёма. Потом идём в угольную, там долбим
пикой ту же кучу снизу, чтобы посыпалось внутрь. Потом скребком
загребаем вниз как можно больше. В фильме «Рок» Цой как раз этим и
занимался в угольной — загребал внутрь уголь через проём.

Работали сутки через семь. На смене должны были одновременно находиться
два человека — кочегар и зольщик. Кочегар — квалифицированная
специальность, а зольщик нет. Подразумевалось, что кочегар топит котлы и
следит, чтобы не рвануло, а зольщик чистит их и выносит золу и шлак.

Смотрим, что в журнале понаписали за время нашего отсутствия. Пишем
сами: смена № такая-то, число, стишок какой-нибудь, картинку, что
угодно, что лезет в голову. А что там еще можно делать столько времени:
компьютеров и мобильников не было. Только читать, писать, играть на
гитаре, разговаривать, бухать, веселиться со знакомыми девушками. Время
от времени подкидывать уголь. В конце сдать смену, то есть почистить
котлы и всё прибрать.

Бытовой техникой почти не пользовались. По телевизору смотреть было
нечего. Радио тоже никто не слушал тоскливое, сами пели намного чаще. И было кому. Играли почти все, писали тоже, в том числе гости.

Мало кто из внешнего мира знал тогда, где находится котельная и существует ли она на самом деле. В том, что существует, многие убедились, посмотрев фильм Алексея Учителя «Рок», но и после фильма не было к нам паломничества.

Оно началось 15-го. В августе топили по-летнему, и как раз была моя
смена. Утром мы с женой Ольгой приехали из Москвы и сразу отправились в
котельную. Включили телевизор, по которому показывали сетку и звучало
радио «Маяк». В таком сопровождении стали собирать к сдаче бутылки,
чтобы еды купить. Бутылки летом все засовывали в зимние котлы, чтобы не
мешались под ногами. И тут по радио во время новостей объявляют это
самое. Текст был такой: сперва «музыкант группы Кино»... (мы успели
мгновение подумать, кто из них) ...Виктор Цой. Снаружи лето.
Чирик-чирик. «Маяк» что-то дальше бубнит. А нас накрыло. Что делать?

Пошёл я всем звонить, и начали съезжаться кочегары, кто был в городе.
Насобирали денег, а были еще талонные времена, и августовских талонов на
бухло уже ни у кого не осталось. Но были сентябрьские. Пошли с ними на
Добролюбова в винно-водочный отдел. Там очередь, все нервные, как
обычно. Отстояли мы и стали просить продавщицу продать нам водки на
сентябрьские. Она — ни в какую. Говорим: у нас друг умер, очень надо. В
очереди нашлись мужики, вошли в положение, поменялись мы талонами, взяли
две-три 0,5 на первое время. Так и посидели последний раз в тишине,
помянули.

На следующий день едем в «Камчатку» на троллейбусе, в районе Стрелки
обгоняем колонну, натурально, как на демонстрации. Идут в сторону
котельной, впереди несут большущую фотографию Цоя. Тут-то я и думаю:
всё, пропали.

Полный двор народу, не пройти. Стоят толпой лицом к нашему подвалу. И
ещё колонна приближается. Я пробился с большим трудом. Пустите, мол, мне
на работу. Котлы завалены цветами, красными гвоздиками, пахнет свечами,
всё заставлено ими.

Кое-как организовали поток. Ольга встала на дверях, не пускала никого,
пока не выйдут уже зашедшие, потом запускала следующую партию. Все
проходили мимо котлов, потом у них вдруг возникла идея в кране воды
набирать в бутылки, и это очень задерживало. Так продолжалось до конца
дня, хотя и ночью стучали в дверь постоянно. И потом остаток лета, и
осень, и зиму, и следующее лето.

Мы с первого дня к ним относились терпеливо и сочувственно, но скоро всё
стало обрастать натуральным свинством. Чем дальше, тем хуже. Первые
были нормальные. Потом процент стал смещаться в пользу идиотов,
истеричек, любителей моды и сувениров. Назывались они у нас некрофилами.
В итоге внутрь я уже редко кого-то пускал.

Заходит девица, например. Вроде, тихая. Посмотреть. Хорошо. Доходит до
дверей — и тут бросается к стенке и начинает биться об неё лбом со всей
силы. И орёт мне: «Отдай Витю!!!» И опять — бум! бум!

Ну, и воровство. Просто как саранча. Всё, что под руку попадётся. Угля
растащили пару тонн точно. Это ладно, нам его тогда привозили в
достатке. Но ведь и инвентарь потащили. То лопату, то кочергу, дошло до
того, что заслонку с котла оторвали. Из комнаты пёрли всё подряд — любые
бумажки, гвозди, спички, всё, что просто являлось
предметом-с-»Камчатки». У нас весь шкафчик был забит барахлом типа
старых ключей, замков, ниток, гаек. Всё растащили. Я потом уже стал с
помойки приносить всякий хлам, просто чтобы людям приятное сделать.
«Сапоги Цоя» кому-то подарил, по одному, правда 39-го размера. Но все
были рады.

Угольная куча у входа тоже была цветами завалена. Очень странная
картина. Зато с сигаретами проблем не было, посетители оставляли их у
котлов россыпью.

…В феврале 1989-го Толик объявил, что я буду там старшим вместо него. Он
тогда решил заняться чем-то более интересным, чем таскать уголь, но и
котельную терять не хотелось. Во-первых, туда можно было бы приходить
веселиться, во-вторых, мало ли что опять в стране пойдёт не так, и
запасной аэродром не помешает.